ЖЕНЩИНЫ ОСТРОВСКОГО (405 - точка у южной террасы Дома А.Н. Островского)
Можно ли представить себе дворянскую усадьбу XIX века без террасы, на которой летними вечерами подают чай, ведутся разговоры, слышен смех? Можно ли представить себе большой дом без женщины?
Официально Александр Николаевич Островский был женат только раз, но был в его жизни и долгий гражданский брак, и страстная влюбленность в актрису – приму Малого театра.
18 лет спутницей жизни Островского, хозяйкой дома в Николоворобьинском переулке была Агафья Ивановна Иванова. Если проще – Ганя или Гаша. Скромная, трудолюбивая, она сумела создать для мужа атмосферу уюта, принимала его друзей. Она знала много песен и поговорок, была смешлива – очень может быть, что ее шутки, ее замоскворецкие словечки и поговорки обогатили не одну пьесу Островского! Друзья звали Гашу Марфой-посадницей, видимо, за открытость, прямоту, а, может, и некоторую резкость в суждениях. Впрочем, за пределы двух комнат их дома ее суждения не выходили. В театре, конечно, она не бывала, ее жизнь ограничивалась домашним кругом, детьми – у нее родилось их четверо, всех записали Александровыми (по имени отца). Только один – самый младший, Алексей – не умер в младенчестве. Николай Федорович, отец драматурга, был от этих отношений не в восторге – вспомним, что как только они начались, он сразу же позвал сына в Щелыково, где тот провел лето. Думал отвлечь? Не вышло.
Театральная среда всегда отличалась довольно свободными нравами. И едва ли Александр Островский, став знаменитым драматургом, часто ответственным за распределение ролей, жаловался на недостаток внимания со стороны актрис. Да и сам он, глядя на сцену, любовался и вдохновлялся исполнительницами женских ролей в его пьесах… «Все лучшие произведения мои писаны мною для какого-нибудь сильного таланта и под влиянием этого таланта» – писал Островский. Что ж, когда летом 1859 года драматург писал свою «Грозу», он находился под влиянием чувств к актрисе, которой предназначалась главная роль. Речь идет о звезде Малого театра – Любови Павловне Никулиной-Косицкой.
В том году ей исполнилось 30, она была на 6 лет младше Островского, но все же по тем временам это был возраст довольно солидный. Она родилась в селе Ждановка на Волге и до 14 лет была крепостной у барина, которого крестьяне называли «собакой», «боясь даже его имени». Освободившись, она пошла в услужение к нижегородской купчихе Долгановой, слывшей театралкой и устраивавшей домашние спектакли. Здесь зародилась любовь девушки к сцене и, вопреки запрету родителей, она поступила на службу в профессиональный театр. Косицкая отлично пела и потому участвовала в основном в оперных постановках. Любовь поехала в Москву пробоваться в Большой театр, но неожиданно получила приглашение в театральное училище и, окончив его, с 18 лет стала исполнять главные роли в пьесах Шиллера и Шекспира. Ее даже прозвали «Мочалов в юбке» (ставя на одну ступень с любимцем московской публике – трагиком Мочаловым). Она вышла замуж за посредственного актера, но очень амбициозного и завистливого человека, обретя вторую часть фамилии – Никулина.
Многое в жизни испытавшая, хорошо знавшая жизнь актриса родом из волжской деревни, мечтала о ролях современниц. Что ж, роман с Островским дал ей эти роли. Их главной совместной работой стала «Гроза». Любовь Павловна многое рассказывала драматургу о своей юности, и ее воспоминания, записанные им на полях рукописи, легли в основу рисунка роли Кати Кабановой. А, написав «сон Катерины», Александр Николаевич «услышал от Любови Павловны про такой же сон в этот же день…» – мистика! Что ж, успех у пьесы был грандиозный. «Гроза» прогремела в Москве. Как писал современник о Косицкой: «Вдруг ее подхватила, понесла за собой волна вдохновения, когда ты – уже и не ты, а просто частица Божия, и велением сверху, а не своей волей, ты творишь, сам зачарованный содеянным…» Исполнительница роли Кабанихи – Рыкалова с огромным трудом заставила себя не разрыдаться, наблюдая за Косицкой в сцене прощания с Борисом. «Плакать-то мы умели» – говорила Любовь Павловна. Взволнованный Островский при всех обнимал Косицкую после премьеры, говоря: «Сам Бог создал вас для этой роли»! На торжественном банкете после первого представления и прима, и драматург отсутствовали.
Образ птицы в клетке, тема полета постоянно возникает в пьесах Островского, когда речь заходит о женской судьбе и о любви. Вырваться на свободу, воспарить над мраком и духотой жизни, взлететь к счастью подобно птице… – возможно ли это? Чувства к Косицкой не сделали счастливым драматурга и доставили немало страданий Агафье Ивановне. Косицкая же тоже вскоре полюбила другого, написав Александру Николаевичу: «…Я горжусь любовью вашей, но должна ее потерять, потому что не могу платить вам тем же…» И потом еще: «…я не ребенок, вы знаете, я не брошу моей чести и не отдам моей любви, не убедившись в ней, а где есть любовь, там нет преступления, и любовь моя не потемнит меня…» Увы, молодой купец Соколов, ее большая страсть, мот и кутила, покупавший целый ряд в театре, чтобы смотреть на свою звезду, быстро разорился, стал тянуть из нее деньги, она продавала драгоценности и наряды... На 42-ом году жизни забытая, одинокая, почти нищая Любовь Павловна умерла от рака.
За год до Косицкой весной 1867 года ушла из жизни и Гаша, Агафья Ивановна. К тому времени сердце Александра Николаевича Островского было занято женщиной, которая вскоре стала его женой и после, на долгие годы – хозяйкой здесь, в Щелыкове. В 63 году восемнадцатилетняя Маша Бахметьева играла в «Живых картинах» цыганку. Хорошенькая актриса только что поступила в Малый под псевдонимом Васильева Вторая. Впрочем, большого дарования не показала, но была привлекательна… Смуглая, чувственная – ей очень шло розовое платье, к лицу была и нитка жемчуга в черных волосах. Островский только что мучился после отказа Косицкой, ездил за ней в Новгород на гастроли, поджидал у театра, и вдруг был сражен новым увлечением. Уже в 1864 году, когда его друг Бурдин пишет (видимо, в присутствии драматурга) письмо молодой актрисе, Островский своей рукой приписывает к нему: «Милочка Маша, жди меня в среду в сумеречки». Маша, видимо, дождалась, отношения завертелись. Пока была жива Агафья Ивановна, – более-менее тайные. Но все более и более серьезные. В 65 году Островский ездил по Волге и из каждого города слал своему «ангельчику» подробный отчет. А она ревновала, она была исполнена подозрений, она была собственницей. В декабре 64 года она родила ему первого сына, в августе 66 – второго. Еще через год родилась дочь Мария. Когда ушла из жизни Агафья Ивановна, Островский женился на Марии Васильевне. А купив Щелыково, каждое лето приезжал с сюда с женой и детьми.
Характер у Марьи Васильевны был непростой, она была резка с мужиками, могла крепко браниться и порой бывала властной до самодурства. «Горячка», «крикуша», «огонь» – так о ней отзывались. Да и не всем старым друзьям мужа она оказывала в Щелыкове радушный прием. В дневнике ее есть примечательная фраза: «Я всегда была уверена, что человек способен на все злое… и если не делает, то не имеет еще нужды или случая». Мягкому, тактичному, отходчивому Александру Николаевичу было с ней нелегко. Жили они всегда не по средствам, но все же Марья Васильевна избавила непрактичного мужа от многих тяжких обязанностей. В конце концов, он привык, родились дети, их смех доносился из комнат антресольного этажа и, конечно, очень его радовал. А еще она все-таки была артистка – когда хотела, могла блеснуть. Детям актера Бурдина она как-то показалась «сказочной феей, обольстительной и смешливой».
Легко представить, как летними вечерами распахивались двери гостиной, и южная терраса, у которой вы стоите, становилась ее продолжением. Здесь подавали чай. За большим столом, накрытым белоснежной скатертью, собирались гости Островских – актеры, писатели, музыканты, помещики-соседи. 22 июля отмечали именины хозяйки дома, 30 августа – хозяина. В гостиной и сегодня стоит то самое фортепиано Talanoff, под аккомпанемент которого Мария Васильевна, тогда уже Островская, пела романсы. Особенно ей удавались цыганские. Наверняка в доме была и гитара. Прекрасно пели, когда подросли, их дочери – Маша и Люба.
Марья Васильевна оставила сцену, посвятив себя семье и шестерым детям. Она пережила своего мужа на двадцать лет, продолжая приезжать сюда каждое лето. Кабинет Александра Николаевича уже при ней стал мемориальным, сохранившись в том виде, в каком был 2 июня 1886 года – в день, когда его не стало.